Немного о нашем Писателе!

Наш Писатель Олег Борушко за рабочим столом!

      Олег Борушко закончил Литературный институт им. Горького в 1990 году. Автор первой после Черубины де Габриак мистификации в русской литературе - "Эротические танки" Рубоко Шо (Москва, Панорама, 1991, тираж 300 000).

      Сочинил "Венок сонетов" верлибром, ставший каноном среди адептов свободного стихосложения.

      Автор книг прозы: "Продаются щенки" (Москва, Молодая гвардия, 1991), "Москвариум-91" (Мюнхен, Питер Штайн Ферлаг, 1992), "Мальта. Личное дело". (Мальта, МалРус, 1997).

   Стихи: "Светолов" (М. Меттэм, 1990), “Уровень жизни” (Киев, Молодь, 1991), “Эротические танки” (см. выше), "Дао Дэ Цзин" - поэтическое переложение, впервые на русском языке (Москва, Вагриус, 1996), "Обитель Ста наслаждений" (М. Вагриус, 2000).

Писательский домик!      В настоящее время живет и сочиняет в Англии. Олег Борушко - автор проекта и председатель жюри крупнейшего в зарубежье фестиваля русской поэзии - ежегодного Турнира Поэтов «Пушкин в Британии». Посмотреть подробнее можно здесь!



  Предисловие

В горах Швейцарии, январь 2004 года!
    Есть редкий тип ярко, нахально, заливисто талантлиливых людей. Карнавализируя действительность, они заставляют вращаться и вспыхивать волшебный калейдоскоп красок, ярмарочного веселья, книжного знания и грустного осеннего солнца. Таков и              Борушко.

      Сравню его с неумирающим Арлекином, которому скучно жить с дураками и мальчишами-кибальчишами, потому что они есть посланцы небытия и преступники против жизни.

      Брахман с улыбкой сердцееда, грацией капризного ребенка и нервными руками карточного шулера. Назову его балаганные заклинания бесценными для здоровья Империи, потому что Империя без праздника "есть рынок крепостных рабовладельцев и храм для иx завистливых рабов". Так говорит Борушко.

      Спокойный и опытный, как заклинатель змей; скрытный, как хранитель философского камня; развязный и ловкий, как попугай, достающий билетики со счастьем; цыганский стеклярус, похожий на корунд Шах-Джахана - этот загадочный персонаж, родственник бродяг, факиров и авантюристов, живет среди нас, и он - поэт.

      Читатель! Взгляни на карту Евразии, зарифмованную его легкомысленными шагами от Спасской башни до Индии! Взгляни на карту звездного неба! И если в полночь диск луны закроется тенью долговязого пилигрима в багровом капюшоне, знай: это - он.

Булат Сагидуллин, 1991 год.


 
Таблица Менделеева
Олег Борушко

Идеал

Город Гринвич. Сбылся идеал:
я торгую антиквариатом.
И таким довольны вариантом
Я и Нулевой меридиан.

Он проходит через мой лоток
(в яркой электрической оправе),
и легко, в своем уверен праве,
делит мир на Запад и Восток.

И мои, из неизвестных стран
строгие старинные предметы,
рассказав ему свои секреты,
туго набивают мой карман.

Отступают прах и суета.
Мне ясны мои координаты,
Долгота и памятные даты,
Широта. Какая широта

В лондонском тумане! Легкий пар
С губ любимой. Рядом с антикваром
Ей все снится, что уходит даром
Столь дорогостоящий товар.

И дает согласье на диван,
На халат, на грубое безделье,
На стихи, на прозу, на без денег...
Только нулевой меридиан

Ночью, точно так же, как и днем,
Продолжает тонкую работу.
Старый рынок каждую субботу
Ждет героев в логове своем.

Таблица Менделеева


  ...море голубое и ленивое

Красивая

Девушка тупая и веселая,
море голубое и ленивое.
Я лежу и думаю, что все-таки
лучше бы она была красивая.

Я б тогда побрился новым лезвием,И какое тут пошло веселие!
подошел, кусая сигарету,
и сказал, предчувствуя последствия:
- Даже не с кем выпить “Амаретто”!

- “Амаретто”? - встрепенулась девушка.
- “Амаретто”? - вскрикнула подружка.
- Мы хотим попробовать немножко,
вот у нас пластмассовая кружка.

И какое тут пошло веселие!Поцелуев огненная серия!
И притом без всякого усилия!
Поцелуев огненная серия!
Если бы она была красивая.
 

г. Лондон

 

СТАРЫЙ РЫЦАРЬ
(отрывок)

1.

Непогода. Готика. Укрыться,
Трогать фрески, киноварь и смальту,
И увидеть: запоздалый рыцарь
Возвратился умирать на Мальту.

Рассветает. Солнечные блики
По воде, как сполохи прозрений.
Переметы желтой повилики
В потемневших трещинах строений.

Золотой прибой по-детски смирен,
В доках - кипарисовые реи.
Ничего не изменилось в мире,
Разве ветер тише и добрее.

Побродил по старым бастионам,
Упиваясь запахом тумана,
и узнал по голосу, по стонам
благовест Святого Иоанна.

Встрепенулся, дряхлый и недужный.
Старый кречет, умирая стоя,
Так услышит в воздухе ненужном
Шелест крыл за шорохом прибоя.

Под землею, там, в подземном склепе
спят друзья под тихий говор Леты
под профанов неумолчный лепет
над могилой Жана Ла-Валетты.

Славный Родос, ропщущие греки,
Торжество свирепого ислама
Смертью запечатаны навеки
В саркофаг Филиппа Лилль-Адама.

Там, все там, под каменной плитою
Скрыты от докучливого слуха…
Но гудят над бронзою литою
Устремленья царственного духа.

В городе, достроенном не ими,
Над землей, их политою кровью,
Все звучит торжественное имя
И в ночи приходит к изголовью:

«Суверенный Орден Иоанна!»
Сколько крови, доблести и спеси
на алтарь Земли Обетованной,
где теперь паломники и бесы!

Ветер из Фалерно и Рагузы
За кормою легкого фрегата,
Состраданья тучная обуза
Сарацинов, взятых из Эйлата

Зарубить. Один все время плакал,
Говорил (а юнги с рей глазели),
Что недавно, милостью Аллаха,
Первый внук родился у Гузели,

верно - ангел. Дальше глупо бредил
и хватал за руки капитана,
голосил, покудова не встретил
римский кортик яблоком Адама.

Содрогнулся рыцарь, вспоминая
трепет жизни в сарацинском теле.
Правда духа... Вот она, нагая
правда плоти в нашем правом деле.

Правда, правда! Сколько ни томиться,
Почитая душу выше тела,
Дух опять смущенно сторонится
Вознестись и следом оголтело

Возвести жестокие движенья
В образец бестрепетной отваги.
Юный турок видит отраженье
Смерти деда в шелесте бумаги,

В начертанье строгого приказа:
«За магистра, папу и за веру»...
И кривой усмешки изувера
не сдержать ему при виде Спаса.

Имя, имя... Скоро растворится
в желтом пекле варварского лета.
И обвел глазами старый рыцарь
запыленный пригород Валетты.

2.

В тот ноябрь, сколько ни просил он
силы у Святого Иоанна,
все одно мерещилось «И Анна...»
Анна из простуженной России.

***

НОСТАЛЬГИЯ

Заварить ли по-черному снова чайку?
но спускаться на кухню — четыре пролета...
Карусель вентилятора по потолку —
дорогая метафора Аэрофлота.

Я хочу ностальгии. Я, может, дождусь:
Разыграется сплин, как дурная погода —
эмигрантской колоды верительный туз,
провожатый в бессмертие с черного хода.

Преимущество плача. Достоинство слез.
Королевство тоски по великой России.
Привилегия знати — при виде берез
становиться грустнее, и, значит, красивей.

Я, наверное, парий, ублюдок, злодей,
бессердечный наследник угрюмой эпохи,
подсудимый, невольно влюбленный в судей,
оттого-то, видать, и дела мои плохи.

Мне б хватило намека, осколка, мазка,
многоточия в самом конце разговора...
Бесполезно. Я вижу при слове "Москва"
юбилей счетовода с лицом коронёра.

И меня не согреет в далеком плену
чернозема щепоть в лоскуте парусины
с огорода отцов, потерявших страну
и детей, потерявших тоску по России.

***

Вечер настолько хорош -
лишние краски сотру:
ты никогда не умрешь,
я никогда не умру.

Мы говорим о другом,
в черное смотрим окно.
Мы никогда не умрем,
просто пройдемся в кино.

Там, на экране пустом,
в черных и белых тонах -
девушка в платье простом
парень в потертых штанах.

Цвет отключили и звук,
вот, без ненужных прикрас -
пара сияющих рук
пара сияющих глаз

в ломких пунктирах конца
лучшей из всех кинолент:
два негасимых лица
в самый последний момент…

Рябь по экрану и дрожь.
Плечи твои заберу.
Ты никогда не умрешь.
Я никогда не умру.

***

Сплю с любимой

Без повода, задолго до рассвета
проснувшись, находил глазами руку,
я находил ее почти по звуку,
как узнают собрата по привету.

У самого лица, поверх подушки,
ладонью книзу, собранная в горсти.
Не отрываясь, я глядел послушно,
по недосмотру приглашенный в гости.

Как тайное переливанье крови,
в окне менялись очертанья ночи.
Я, недвижим, лежал с рукою вровень.
Я сам себе казался беспорочен.

И, различая жилки на запястье,
то сложные узоры, то простые,
я чувствовал, как наволочка стынет
у подбородка вестником несчастья.

***

Сон

Мне снился сон: я не люблю тебя.
Я силился и не умел проснуться.
Так рубят лес в начале сентября -
ни покраснеть, ни увернуться.

Высокий лоб, овальное лицо,
зеленые глаза, простые речи,
но равнодушия худое пальтецо
небрежно брошено на плечи.

Проверил, циркулирует ли кровь.
Вот это я, глядящий на подругу.
Я не люблю. И эта нелюбовь
сродни пещерному испугу.

***

ГЮЗЕЛЬ
блюз

Я не храню семейные обеты,
мои кумиры - ночь и алкоголь.
Все кошки серы, грешники отпеты,
и ангелы пострижены под ноль.

Как в смертоносном танце Саломея -
туркменочка со шрамом на лице
любила, словно бы писала мелом
на белоснежном ватманском листе.

Ей не терпелось выглядеть живее,
чем лица предков в глиняных гробах,
но голый почерк ветра-суховея
сквозил в ее движеньях и губах.

Он звал подняться с купленной постели
и разрешить рискованный вопрос:
какие духи дремлют в гибком теле,
и что сулит рисунок тонких кос?

Но не уйти от пагубных объятий,
и в ужасе, не расплетая рук,
я с содроганьем слушал стон проклятий
из ветра, завывавшего вокруг.

Я раскалялся в пламенных порывах -
подобье солнцем выжженных пространств,
и гибельная грация надрыва
была верней - дика и горделива -
всех на земле бесплатных постоянств.

Но не ищите в голосе трагизма -
трагизм смешон, когда такая власть,
и исцеляет душу от цинизма
за пять червонцев купленная страсть.

***

Молодой

Ты прекрасен, как лето в Триесте,
как вино после часа любви,
только ты не мечтай о невесте,
только замуж меня не зови.

Ты для нежности слишком раскован,
а для пламени - слишком умен.
И откуда прибило такого,
из каких неизвестных сторон?

Ничего это, милый, не значит,
и меня не волнует ничуть.
Просто холод снаружи собачий,
вот в тепле и волнуется грудь.

Я все это давно пролистала,
что ты только собрался назвать,
оттого удивительно мало
остается друг другу сказать.

Молодой, не суди себя строго!
Если встретил, кого не искал -
то не промысел Господа Бога,
это просто дорога узка,

это просто расшатаны нервы.
Кто по этой дорожке ходил -
уж тому не покажется первым
всего навсего тот, кто один.

А теперь - говори свою цену
(Одинокий - уже не любой!)
За мою холостую измену
нынешней ночью с тобой.

***

Из венка сонетов для Рубоко Шо

1.

Настала ночь. И в дымке сновидений
на пагоды прозрачных островов
слетела тень. Сквозь пелену веков
обрел черты богоподобный гений.

Взметнув ладони, лунный диск закрою,
он вздрогнет, и девичий силуэт
по шелковому занавесу лет
вдруг обведет дрожащею рукою.

И кругом голова пошла, и роком
повеяло под пологом кровати,
и я вошла в блаженный сон Рубоко,
пружиня на невидимом канате.
Любимый, присмотрись, и ради бога
не признавай прекрасную Комати¹!

2.

На пагоды прозрачных островов
перекрестись, и проступают лики
среди узоров вещей повилики
по алтарям языческих богов.

Замри! Витает месть над этим местом,
Иные тени и любовь иная,
горячий голос стонет, умоляя
на языке чужом и неизвестном.

Сбывается пророчество, и бьется
в тугие сухожилия столетий,
и потаенный смысл распадется
на очевидный, косвенный и третий,
и три свечи погаснут. И взметнется
пылающий трилистник на рассвете!

5.

Взметнув ладони, лунный диск закрою,
и тень слепит тебя, и я ревную,
что на нее походит, на дневную,
мой силуэт полуночной порою.

Колотит дрожь. Согрей меня, согрей!
Но, словно между небом и землею,
между столетий любят эти двое
в метели отрывных календарей.

И кругом голова, как безнадежно,
бессрочно, и проникнуть невозможно!
Но я срываю сроки, как одежду,
и приближаюсь. И вплетаюсь между -
стенаньями и обоюдной дрожью,
и страсть горчит излишеством, как ложью.

6.

Он вздрогнет, и девичий силуэт
в проеме изукрашенной беседки
качнется, словно яблоневой ветки
по небосклону мимолетный след.

И, возвратясь к любовнице, напрасно
старается перебороть испуг -
стыдливый зов пригрезившихся рук
поманит вдруг пленительно и властно!

И голову закружит от желанья
постичь мираж - обманом, как-нибудь…
И он продлит искусное лобзанье,
губами к той прокладывая путь
по телу этой. Силясь утонуть
в необъяснимом ужасе познанья.

8.

Вдруг обведет дрожащею рукою
мой силуэт на черном небосводе,
запечатлит, и остаюсь такою -
покорная, и значит, на свободе!

Смущенный, упиваясь без конца
видением, возникшим в поднебесье,
вздохнет, и холод донесет к невесте
колечко пара - словно для венца.

Забудется от головокруженья,
что я отныне - только отраженье.
Посыплются из Книги Перемен
сухие листья будущих измен
на равнодушное изображенье,
из всех соблазнов выбравшее плен.

12.

Пружиня на невидимом канате,
я прохожу кварталами Киото,
мне все равно - безроден или знатен,
я продаюсь, и покупает кто-то.

В дешевом треске рисовых подстилок,
на решете бамбуковой завесы
ищу ответ, заранее постылый,
ищу ответ, и радуются бесы:

Каков предел, порядок или мера,
и за какой невидимой границей
горячка страсти в жажде насладиться
вдруг переходит в область Люцифера,
и сладострастья огненная сфера
поражена отравленною спицей?

13.

Любимый, присмотрись, и ради бога,
сорвав одежд стеснительные путы,
по пояску из шелкового жгута
перечитай судьбу свою, Рубоко!

Он простодушно следует изгибам,
лаская неотступно и змеисто
игривый стан. Бестрепетно и чисто
прикосновение. И бесполезно, ибо

любить безгрешно, искренне и стойко -
какой пустяк для женщины, не так ли?
Сюжет исполнен жизни, если только
под высочайшим замыслом спектакля
в финале - блуд, злодейство и попойка.
Чем чище страсть - тем выше неустойка.

14.

Не признавай прекрасную Комати
во мне, приобретенной по дешевке,
а лучше на истрепанной циновке
передохни, расплатимся, и хватит.

Ты выпил залпом пряную усладу
всех ухищрений, годных для мужчины,
но ты не понял смысла и причины
безмерных ласк за мизерную плату.

Темнеет небо. Отлетает прочь
моей молитвы выдохшийся голос.
На косогоре перезревший колос
роняет зерна крупные, точь-в-точь
как ты - пресыщен, холоден и холост
и позабыт. И наступает ночь.



¹ Оно-Но-Комати – известная поэтесса и куртизанка Древней Японии, родоначальница жанра пятистиший-танка.

***

МОИМ ДРУЗЬЯМ

Шофер Кастуев тягостно вздыхает
и понемногу прибавляет газ.
Мои друзья опять переезжают
с чужой квартиры в двадцать первый раз.

Немолоды. Один разбит подагрой,
другой от сластолюбия пунцов -
волшебник слова Виктор Пеленягрэ
и модный композитор Степанцов.

С чужой квартиры на чужую хату,
на горький хлеб и чайничек взаймы.
Когда -нибудь, когда-нибудь, ребята,
произойдет! И это будем мы:

Внезапно, как сдается недотрога,
судьба раскинет сказочный шатер,
что даже скептик и марксист Кастуев
смахнет слезу и скажет: “Перебор!”

***

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

Куртуазным маньеристам посвящается                                         

А вот и Юрченко прославился в Одессе,
его портреты продаются на Привозе,
его там любит девушка Олеся,
прописанная в Риге у свекрови.

У Степанцова вышло в “Новом Мире”
семнадцать строк на темы молодежи.
Он любит Родину, а к вечеру поближе
брюнеток с бесподобным цветом кожи.

И Пеленягрэ - уж, казалось, кто бы!
Со скрипом прописался - а туда же.
Дурацкой песней про любовь до гроба
обогатил дырявый “Кругозор”.

А что же я? Я - самый симпатичный,
веселый, и всегда простой с народом,
и с девушками ловкий и тактичный,
и десять лет прописанный уже?

А я угрюмо жду, пока разлюбит
Олеся - Юру, Вадика - брюнетки,
а Пеленягрэ сходит в вендиспансер,
и девушки поймут, что есть на свете
достоинства важней, чем популярность.

***

ЗАКАТ КУРТУАЗНОГО МАНЬЕРИЗМА

Я не верю в декабрь, в его лицемерную скуку,
в перепады и странные выверты температур.
В декабре Вы впервые подали мне тонкую руку
и сказали: “Артур!”

Я ответил: “Миледи, как странно, как странно, миледи!”
То есть, если по-русски: “Пройдемте скорей в кабинет”.
Вы сказали: “Артур!” То есть - “Могут увидеть соседи”.
То есть, если по-русски - “Почему бы и нет?”

Но тогда в ресторане уже не нашлось кабинета,
а в соседнем и вовсе с утра застрелился бармен,
и тогда я подумал: “Миледи, а что если это
мы отложим до завтра?” Во мне говорил джентльмен.

Вы сказали: “Артур!” То есть - “Может, пройдемся по парку?
Я там знаю один восхитительный куст бузины!”
Я ответил: “Миледи, мне душно, мне попросту жарко,
Но, пардон, босоножки - не лучшие санки для русской зимы”.

Посудите теперь, каково на Руси джентльменам.
Вы сказали: “Артур!” приоткрыв восхитительный рот.
То есть - “Да, ну конечно. Да, я потерплю непременно.”
То есть, если по-русски - “Вы, месье, идиот!”

Весь остаток зимы вспоминаю в кошмарном тумане,
бесконечные ночи у Вас в будуаре, когда
Вы коварно бросали в жаровню моих ожиданий
то лучинки намеков, то скользкие кубики льда.

По весне, заложив напоследок деревню под Псковом,
сторговал у прохожего дюжину белых гвоздик
и явился в Москву без калош и во фраке неновом,
и безлунною ночью на Вашем пороге возник.

Вы, увидев меня, грациозно одернули блузку,
прекратили бостон с подпоручиком из гренадер,
подошли и сказали: “Артур?” То есть, если по-русски -
“Расскажите подробней о пользе хороших манер”.

***

Б. БЕКТЕМИРУ

Поэт Сагидуллин придумал поэму про кошку,
про кошку с египетским именем Тинтуарет.
Поэт Сагидуллин и кошка сидят у окошка -
у них на Басманной другого занятия нет.

Мне кошка не кажется вовсе достойным предметом
для изображения или расхода ума.
А вот Сагидуллин - 400 строк, и при этом
поправился телом и порозовел, как хурма.

А может, конечный, божественный смысл искусства -
найти себе кошку по имени Тинтуарет,
купить табурет и, следы пересыпавши дустом,
зажить на Басманной, в доме, которого нет.

***

ПРИВЕТ

Привет, Булат неугомонный мой,
ну как ты там, скучаешь по столице?
Или твоя привычка сторониться
Не признает, что хочется домой?

В душе разлад, похожий на уют,
и каждый день весь день проходит мимо.
Я привыкаю к водке “Абсолют”,
ты - отвечать на имя Серафима.

Но изредка, в молитвенной тиши,
перед святым и непорочным ликом
ты потихоньку в мыслях согреши,
скажи: “Благослови его, Владыко!”

***

НА СМЕРТЬ САШИ БАРДОДЫМА

«… на окраине города Эшеры убит боец                                
российского добровольческого отряда Александр Бардодым»
                      
Из газет.                           

Убит поэт. У белой кромки моря
Смывает след абхазская волна.
В столице – спят. В провинции – кемарят.
Поэт убит – и кончилась война.

Нелепо: добровольный узник чести.
Так хочется отпрянуть и солгать.
Весь мир нелеп. Да сердце не на месте,
Поэт в России меньше, чем солдат.

Такой расклад. Такие злые годы.
Виток судьбы, как линия курка.
Ты лег в Эшерах. В светлый гимн свободы –
Последняя абхазская строка.

***

ДЕНЬГИ

Я снова еду на такси,
я сказочно богат.
Так исторгает ноту “си”
натянутый шпагат.

Я не согласен жить за так,
мне нравится платить
таксисту рубль за пятак,
но мне должно хватить

еще хотя бы на квартал,
хотя бы до зари.
Как я нелепо скоротал
неполных тридцать три!

Я лихорадочно плачу
за каждую версту,
мне наконец-то по плечу
настигнуть пустоту.

Мой увлекательный урок
с ума сведет умы:
я никогда не тратил впрок,
а значит - жил взаймы:

не то платил, не то совал,
не то недоучил.
Переплатив, я разорвал
слепую связь причин

и вывел новую мораль
для верного пути:
плати за то, чего не жаль,
позренье – в забытьи.

Плати за худшие года,
плати за барыши,
плати за все, что никогда
так и не совершил!

Бьет на табло за четом чет,
как будто вечный шах,
и в ритм счетчику стучит
безумие в висках.

Все это сумрачная ложь:
“кто беден - тот силен”.
Судьбе не верить ни на грош,
а только на мильон!

Стряхнуть уверенности прах
и убеждений муть -
такая власть, такой размах -
вот денежная суть!

Педаль утоплена в полу,
как смысл в небесах,
и только дворник по стеклу,
как стрелка на весах.

***

МЕТАМОРФОЗЫ

Я стал бизнесменом, продав за валюту талант,
отпала охота страдать за большое искусство.
Я стал аккуратен на службе и в сексе педант,
и смуглые девушки мне демонстрируют чувства.

Меня простодушно осудит бездомный поэт,
угрюмый прозаик презрительно сделает брови.
Им не по карману любовь пригласить на обед,
от этого мир предстает недостойным любови.

А я, заработав на службе себе на штаны,
лечу в “Метрополе” порой на такие высоты,
где, сытно поужинав, видят чудесные сны
достойные граждане - гении и идиоты.

***

ГЕРМАНИЯ

Саше Майсюку                                                                       

Германия, любовь моя, прощай.
Разлуку как лекарство назначаю.
Я никому здесь не давал на чай,
да так ни разу и не выпил чаю.

Германия, любовь моя, прости,
не слишком далеко у нас зашло ли?
С любовью да со смертью не шути -
мы проходили это в средней школе.

Я уезжаю. Плохо на душе.
Так повод выпить есть перед уходом!
У нас не вышло рая в шалаше -
все шалаши твои с водопроводом.

Германия, любовь моя, пока!
Банальное прощанье лечит разом.
Кто жил и пил, валяя дурака,
тот никогда не потеряет разум!

***

КОРОЛЬ

Как хочется про Западный Берлин
составить поэтическую пьесу
без идеологических глубин,
а просто так: любил король принцессу.

И был бы он, пускай себе, король,
влюбленный в молодящуюся Шпрее,
но был бы я - Беляевская голь -
безделкой на его прелестной шее.

Ах, он ведь с первых строчек наизусть
и с первых светофоров нараспашку.
На Цоо-пляс купи меня, курфюрст,
хоть запонкой на старую рубашку.

Купи-купи, недорого возьму,
хоть на четыре пфеннинга проштрафься,
я стану бессловесной, как Муму,
заклепкой на ремне Потсдамер-штрассе.

Я продаюсь за понюх табаку,
от радости, как Кремль, велик и розов,
с Москвою в сердце, стадом на лугу,
и странною душой великороссов.


***

ГОРОДОК

Азиатчина, дичь и тоска.
Все по-прежнему, без изменений.
Вытрезвитель, Почета доска.
Все с пропиской, все за ЦСКА.
Все не любят одно - воскресений.

Ни огня, ни борьбы хромосом.
Этот город, мой город удельный
спит безумным, безудержным сном.
За субботой идет понедельник.

Его не разбудить поутру,
и к полудню, и вечером тоже.
Я, видать, ему не по нутру,
бестолковый приезжий прохожий.

Не откроет скрипучих ворот,
не укроет приветливой сенью.
Никогда, никогда не придет
мой родительский день - воскресенье.

Эмигрантов не видит в упор,
не заметит, хоть вылезь из кожи.
За пророка - простой светофор,
фас и профиль которого схожи.

Ах, какая, какая тоска!
Чушь провинции, глушь невезенья.
Я кораблики в лужу пускал.
Я старался, да не отыскал.
До свидания, до воскресенья.

***

МЕСТА

Полночный бар. Негромкий говор кружек.
Исполненный величия бармен.
Пью алкоголь. И голову закружит
обманчивая жажда перемен.

Она уходит. Он уходит с нею.
Гармонии случайный образец.
Пью за него. И заново пьянею
от хмеля очарованных сердец.

Горячее шампанское надежды,
предательская магия мечты.
Из грусти и безумия невежды
Рождается химера красоты.

Спит на окошке кот бессмертно-рыжий:
виновник ослепительных минут
на продувной, крутой и скользкой крыше –
он предпочел селедку и уют.

В руке бокал, в кармане сор и мелочь –
вот человек. И суть его проста:
что не сказалось или не допелось –
в конце концов нашло свои места.

***

ЛА-МАНШ

Машина, море, ночь. Ночь без луны.
Грешит прибой о жизни бесконечной.
Ах, если б дочь! Она б читала сны.
Я ей бы их рассказывал, конечно.

Но не сложилось. Приступ немоты -
прилив согнал меня с конца причала.
Вот так сухим выходишь из воды,
отдав концы, а, может быть, начала.

Сигара, ночь, Ла-Манш. Дымок страстей
уходит в люк белесым привиденьем.
Над рычагом коробки скоростей
немеет руль, и ноги под сиденьем.

Машина, ночь. Красивый пьедестал.
Прибой устал грешить, и ночь устала.
Ах, если б дочь! Она бы долистала
До той главы, какой не написал.

***

ПЕСЕНКИ С МАЛЬТЫ

ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Открою банку с маминым вареньем,
Накрою стол и дом украшу сам,
И сочиню друзьям стихотворенье
И прочитаю тусклым небесам.

И так сижу под фикусом в садочке,
(здесь фикусы, и в каждом доме сад),
и пью вино до той последней точки,
когда уже не хочется назад.

Припев:
День рожденья за границей,
Схорониться, схорониться.
Именины на чужбине –
Апельсины на рябине.

Перед глазами – прежнее веселье:
Нам было можно все, чего нельзя.
Красивый дом, сплошное новоселье,
Да только где же старые друзья?

Им невдомек, что за столом негусто,
им кажется, что полон дом гостей,
что за границей не бывает грустно,
они звонят - и мне еще грустней.

Я отвечаю с гордостью подранка
(По телефону легче напрямик):
«Полно гостей, девчонок и подарков,
Алло, не слышу, музыка гремит»…

«Ну, будь здоров! В Москве уже светает…
беги к девчонкам, свечи приготовь»...
И я бегу. Уставлен стол цветами.
Толпа народу. Музыка. Любовь.

***

ВИЛЛА РОЗА

Вы не особенно красивы,
Я, не особенно робея,
Спросил, приблизившись лениво:
“А где живет такая фея?”

И ваши трепетные губы
пролепетали: “Вилла Роза!”
И на песок далекой Кубы
Упала тихо папироса.

Припев:
«Вилла Роза», «Вилла Роза»,
А в Москве бушует вьюга,
Есть реальная угроза
Сбиться с правильного круга.
«Вилла Роза», «Вилла Роза»!
Что со мною, что со мною?
Неужели под луною,
Существует «Вилла Роза»?

Вы на глазах похорошели,
Хмельная тайна Виллы Розы,
Как на ривьере в Ла-Рошели
Цвели карибские мимозы.

И поцелуй на фоне моря
Дрожал, как лунная дорога,
Моя любовь, моя неволя,
Моя ночная недотрога!

И я понес тебя по пляжу,
Под шум прибоя в поднебесье.
Мою любовь, мою пропажу,
Мою молитву о невесте.

Сбивайся с правильного круга,
Сбывайся, страшная угроза,
Спасибо, Куба, за подругу,
И за подарок, Вилла Роза!

***

КОРОЛЕВА

Воробьевы Горы, середина мая,
Сцена на экзамене немая.
Мы глядим направо, потом глядим налево:
В комнату заходит королева.

Припев:
Королева университета
С факультета солнечного света,
Легкою походкою по ходу
Королева делает погоду.

Королева грустно смотрит на билеты,
Рыцари, проверим пистолеты.
Вы, барон, направо, вы, шевалье, налево,
Рыцари, умрем за королеву!

Королева смотрит, академик замер -
Непонятно, кто сдает экзамен.
Только шаг направо, и только шаг налево –
Рыцари умрут за королеву.

Дальше сомневаться было неприлично:
Академик выставил «отлично».
Посмотрел направо и посмотрел налево
И промолвил тихо: «Королева!»

***

ПЕСЕНКА ПРО ПАРУС

Ни весел, ни богат, скоро закат, подождем.
Осенний ветер залатал
пустынный пляж
желтой листвой.
Поговори со мной, прибой, и успокой - как там мой дом?
Прибой ответил: свет погас, и дом закрыт, и дом не твой.

Припев:
Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом.
Поломан компас, но стоит высокий
в небе Орион.
Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом.
Затоплен трюм водой, но дух высокий,
кочевой - манит за собой.

Как старый атаман, сыплет туман серебром.
Лежит ракушка возле ног.
Перевернем.
Каждый виток
наполнен пустотой, напой детский мотив: мы не умрем.
Ракушка скажет: «Поздно, брат, о пустоте ты спеть не смог».

Рисую на песке последний намек: теремок.
С одним окошком и трубой,
в окне цветок,
в доме покой.
Поговори со мной пока держит рука, вьется дымок.
Ты раньше, чем нарисовал, перечеркнул своей рукой.

***

ВАЛЬС

Зимнее море, порывистый ветер, ненастье.
Трудно дышать человеку в такой такой чепухе.
Изредка брызгами бросит короткое “здрасьте”,
словно соленый от долгого плача букет.
Трудно дышать человеку в такой такой чепухе.

Припев:

Море волнуется, море волнуется, раз,
зимнее море, студеное море, четыре.
Только четыре счастливых часа на Таймыре.
Что за Таймыр, да и что за бредовый рассказ?

Люди любуются морем, подняв капюшоны,
Море несется в ночи, закусив удила.
Бог этой ночью не станет беречь береженных.
Бог этой ночью забыл про людские дела.
Море несется в ночи, закусив удила.

Припев:

Море волнуется, море волнуется, раз,
зимнее море, студеное море, четыре.
Только четыре счастливых минуты простора.
Снова не в рифму, и что за нелепый каприз?

Близится утро, и море еще свирепеет.
Люди ушли, только я и сырой парапет.
Пена в лицо, и хорошая куртка не греет.
Зимнее море, привет тебе, море, привет.
Люди ушли, только я и сырой парапет.

Припев:

Море волнуется, море волнуется, раз,
зимнее море, студеное море, четыре.
Только четыре счастливых мгновения в мире.
Зритель спеши, торопись, пока шторм не погас.

Море волнуется, море волнуется, раз,
Зимнее море, студеное море, четыре.
Только четыре счастливых мгновения в мире.
Только четыре, совсем невеликий запас.

***

ЕГИПТЯНКА

На мотив Андрея Галамаги

Чудесные глаза прелестной египтянки,
Небесного лица открытые черты.
Откуда здесь она, на тусклом полустанке,
затерянном вдали от городской черты?

Что обещает взгляд, испуганный и дерзкий,
Из самой глубины упавший на меня?
По-детски одинок, или жесток по-детски,
Тысячелетнего исполненный огня?

Она стоит одна, безмолвию покорна,
античный амулет, чей замысел - ничей.
И подмосковный снег ложится на платформу
И тает под луной египетских ночей.

Припев:

И я иду ко дну,
И некому помочь!
Полжизни за одну
египетскую ночь!

Я замер на краю, не в силах оторваться,
переступить за круг вокзальных фонарей.
И глядя на нее, услышал шум оваций,
фиванских колесниц отточенный хорей.

Она не утаит того, что вы таите,
Над естеством земным ее бессильна власть,
И Клеопатра в ней сильней, чем Нефертити,
И гордости сильней языческая страсть.

Я думал, я давно отчаялся и вырос,
мечту не залучить в потрепанный рукав.
Но черно-белых шпал египетский папирус
По пунктам возражал: не прав, не прав, не прав!

Вот свистнуло вдали, как хлесткое: изыди!
Я встрепенулся, я обмолвился: постой!
Метнулся снегопад, как мантия Изиды,
за девичьим плечом, за вечною мечтой.

***

ЛОНДОН

Я брожу по Лондону один,
Хорошо одетый господин.
Он ничем не знаменит,
Он подымет воротник,
О чем нибудь московском загрустит.

Припев:

А в Москве, наверно, звездопад,
Как тогда, пятнадцать лет назад,
Звездопад!

Захожу в волшебное кафе.
Старичок в потертом галифе
Охраняет гардероб,
Берет пальто через порог
И мне любезно тянет номерок.

Наверху написано: «Москва».
Закружилась сладко голова.
Я – московский номерок,
Кто меня не уберег?
И кто вернет, когда наступит срок?

Номерок - побудь, побудь со мной.
Мне давным-давно пора домой.
Номерки не уносить,
а так хотелось попросить
о чем-нибудь московском погрустить.

***




 
Встреча с О. Борушко в Москве!
На Главную!
Наши объявления!
Наш коллектив!
Воспоминания!
Наша Бенгалия!
Наш Писатель!
"ЛЁЛИНЫ Рассказы"!

Шутка!
Посети, но сначала оставь запись на Форуме!

liveinternet.ru: показано число посетителей за сегодня

Hosted by uCoz